Легкое поведение - Страница 30

Корни моих волос промокли от пота, все тело в огне. Непроизвольно я начинаю вращать бедрами, я ищу его, я хочу, чтобы он заполнил меня собой — и сделал своей. Но он продолжает дразнить меня, толкается внутрь, но неглубоко, чтобы сразу же выйти. Мои глаза закрыты. Дыхание ускоряется с каждой улетающей в прошлое похотливой секундой. И когда я уже близка к тому, чтобы умолять, он ловит мои бедра и врывается до самого конца. Его ладонь ложится на середину спины, толкает меня вперед, и он начинает двигаться. Наши тела находят общий ритм, мы становимся одним целым. Поначалу толчки плавные, но по мере того, как его толщина растягивает, заполняет меня, он, словно набирающий скорость поезд, начинает вторгаться в меня жестче.

Я подаюсь бедрами назад, ему навстречу.

— Глубже, Ронан. Я хочу почувствовать тебя глубже… сильнее…

Ругнувшись, он обхватывает мою талию. Со сдержанностью покончено, наши бедра начинают сталкиваться необузданно, бесконтрольно, подводя нас все ближе к финальной черте. Комнату заполняют звуки влажных шлепков. Плоть бьется о плоть. Охренительно яростно. Невозможно прекрасно. Его стоны. Мои крики. Я в бешеном темпе тру клитор, пока он трахает меня сзади, как дикарь, его член врезается так глубоко и мощно, что впору лишиться рассудка. Он всюду, я пропитана им насквозь. И отдаюсь ему без остатка. Слившись телами, мы проживаем вместе каждый поцелуй, каждую ласку, каждое прикосновение, пока у нас не кончаются силы терпеть.

— О боже…

— Что, малыш? — дразнит меня он напряженным голосом.

Я то ли смеюсь, то ли со стоном плачу. Мне так хорошо, когда он внутри — это сладкая мука, болезненное наслаждение, все разом.

Я почти все… почти.

А потом мир исчезает. Ослепленная абсолютным экстазом, я кончаю, Ронан последним рывком догоняет меня, и под напором кульминации из его груди исторгается крик.

Мы оба без сил. Дрожим, задыхаясь. А я думаю о том, что, кажется, никогда не чувствовала такого внутреннего покоя, как в этот момент, когда внутри еще подрагивает его член, а руки крепко, до синяков, сжимают меня в объятьях.

* * *

Мы лежим, обнявшись, разомлевшие после секса; я обвожу пальцем очертания татуировки у него на груди. По спине тигра вьется цитата на французском.

— Что это значит?

— «Самого главного глазами не увидишь.» Это из «Маленького принца», любимой книги моей мамы.

— Ого. Надо будет почитать.

— Обязательно.

— Кажется, настал тот момент, когда нам пора поделиться друг с другом чем-то интимным.

— Да? — Он сжимает меня покрепче и трется носом о мою шею. — Я думал, мы уже поделились.

Я легонько тыкаю его в бок, а он, смеясь, ойкает.

— Интимное — значит нечто сокровенное о себе, извращенец. Ладно, начну первая. Мне нравится запах мокрой травы и старых книг. Еще я фанатичная джейнистка и люблю собак. — Я тихо улыбаюсь, вспоминая Джелину. — Когда я была маленькая, мама нашла на пустыре за домом щенка в картонной коробке. Она собиралась отнести его в приют, но папа уговорил ее отдать собаку мне. В общем, я назвала ее Джелиной. Боже, я так любила ее. Она была моим лучшим другом.

Ронан целует меня в голое плечо, потом ловит прядку черных волос и накручивает ее на палец.

— Что случилось с Джелиной и что такое «джейнистка»?

— Джелина состарилась и умерла. — В сердце привычно кольнуло. Девять лет, как ее нет, а я до сих пор скучаю, каждый день. — А джейнистками обычно называют тех, кто помешан на всем, что связано и имеет отношение к Джейн Остин. Вот. Теперь твоя очередь.

— Сейчас… В общем, всех деталей я не помню, потому что это было давно, но одно из моих любимых воспоминаний вот какое: мама держит в руках камеру и фотографирует отца, пока он красит спальню Джеки в розовый цвет. А я смотрю на нее и думаю, что она самая красивая женщина на свете. Наверное, от нее мне и досталась любовь к фотографии.

— Сколько лет тебе было, когда они… — Я нерешительно замолкаю.

Он договаривает вопрос за меня.

— Когда они погибли? Семь. В тот день шел снег, и родители отвезли меня в школу сами. Побоялись отпускать на автобусе из-за гололедицы. Назад они не вернулись.

Мое сердце сжимается от жалости к маленькому мальчику, каким он когда-то был.

— Мне так жаль, Ронан.

— Все нормально. Это было очень давно. Просто я не могу смириться с тем фактом, что мне приходится вспоминать их лица по фотографиям. Несправедливо это, понимаешь? В них было столько жизни, столько красоты, но все, что от них осталось, — это гребаные безжизненные картинки, напечатанные на бумаге. Они не передают, какой у моей мамы был замечательный смех или как вкусно от нее пахло печеньем. По ним не узнаешь, что мой отец любил подхватить маму и Джеки под мышки и закружить по комнате. Ладно… — Ронан улыбается. Печаль уходит в глубину его глаз. — У меня есть еще один секрет. Сказать, какой? — За прядь волос, накрученную на палец, он притягивает меня к себе и кусает за нижнюю губу.

Я киваю, растворяясь в его глазах. Растворяясь в нем.

— Недавно я встретил одну девушку, и она свела меня с ума.

— Надо же. — Пряча улыбку, я кладу щеку ему на грудь, слушаю биение сердца — оно как музыка для меня. — Симпатичная, наверное.

Он стискивает мою попку.

— Да, она ничего. И горячая — как прилипнет, не отдерешь. Что поделать… Телочки меня любят.

Отодвинувшись, я шлепаю его ладонью по плоскому животу.

— Ах ты!.. Телочки, значит…

Ронан смеется, а потом закрывает мне рот поцелуем. Когда наши губы размыкаются, воздух вокруг заряжен электричеством. Молча мы смотрим друг другу в глаза. Уютная тишина заполняет пространство между стенами, пока мы тонем в ощущениях и нежимся в объятьях друг друга. Ничего подобного я никогда не испытывала.